Трогательные письма отца сыну. Письмо сыну

Я просто чуть-чуть погляжу,Блестящею россыпью звёзднойТропинку тебе проложу.Мой мальчик, прости, что не в силах,Я взгляд от тебя отвести.Я очень стараюсь, мой милый,Тебе не мешать на пути.Ты вырос, котёнок, я знаю,Я вижу, я даже горда,Вот только во сне я качаюКроватку твою, иногда.Бреду по осеннему скверу,Считая бесцельно листы.Уже принимая на веру:Стал взрослым мужчиною ты».И катятся слёзы упрямо,Идти помогая годам…Простая солдатская мама,Такая, как тысячи мам,Таких же затихших на времяИ сжавшихся в нервный комок.Мы вновь разрешимся от бремя…И скажем:»Ну, здравствуй, сынок!» *** Душной, тревожной, ночной тишине давит тревога на грудь.Сердце, как чайка на тихой волне, тоже не может уснуть.Тоненькой свечки горит огонёк, в небо молитва летит:»Дай ему силы на сотни дорог, злую беду отведи».Ветер качнул старый клён второпях, бросилась тень на часы.Дева Мария качает дитя.

Я сына жду.

Как же тянутся часы и дни, поверьте,В ожидании заветного звонка.А до первого и вовсе, так казалось ей,Что до Африки быстрей пешком дошла. Хочется ей голос твой услышать,Будет мать молчать, ты говори…Ей бы только слушать, слышать, видеть…И коснуться бы твоей щеки… -Берегите матерей своих, солдаты!И щадите сердце матери своей.Нет на свете ничего дороже,Чем любовь детей и матерей! *** Неделю отслужили.
Ребята — солдаты!Ребята в наряде!И служба неделю идёт!А мамы скучают!Не спится ночами!Сыночка теперь мама ждёт! *** 2 недели позади. Две недельки позади,Службу нелегко нести, Но далёкий дмбВсё равно ждёт впереди! *** Две недельки службы.
Две недельки службы прошагали,Самых трудных, длинных, бесконечных,Как непросто будет, мы не знали,Дни тащились долго, словно вечность.

Статьи

Тобой горжусь я, ты моя награда!Такой красивый в форме, статныйМОЙ ГЕРОЙ…..Ты мой СОЛДАТ!!!Ты мысленно всегда со мной…По телевизору погоду объявляли,В Хабаровске морозы обещали….Ты уж, сынок, теплее одевайся…Смотри там не болей, не простужайся…Вот я опять с тобой как с маленьким, как в девстве…Ты уж прости сынок…Хочу быть рядом, хочу вместе…И новый год уже почти не за горами,А ты справлять будешь не с нами, с пацанами…Год Козы прискочит прямо к вам казарму…В этот год отметьте, вы его на славу!Ну когда ж получиться, так еще собраться?Скоро ведь придётся навсегда расстаться…Все вы подружились, вы одна команда!Вам ценить друг друга сейчас ребята надо!В этот год желаю, силы и терпения,А в учебе вашей, ловкости, умения!!! Дома все по прежнему, да все у нас нормально…Все люблю, целую…………………….жду ответа….…………………мама…………… Метки: письмо сыну в армию Категории Мама солдата « Пред.

Стихи сыну от мамы в армию

Да что такое год для жизни человека?Мельчайшая и жалостная часть!Однако,для кого-то он станет дольше века,Для тех, кто обещал солдата верно ждать. Мы целый год в обнимку с телефоном,Боимся пропустить его звонок.Но он молчит, бывает и неделю,А может через месяц только позвонит.

Я знаю, что бывает очень трудно,Когда от боли хочется кричать.Но ты же сильная!Я это точно знаю,Терпи, совсем чуть-чуть осталось подождать! Ему там тоже очень не легко,К отбою сил почти не остается.Ему бы до кровати добрестиИ лишь во сне твоих он губ коснется. Вот и живете так вы целый год,В режиме ожидания и встречи.Но верь,родная,все пройдетИ скоро ты обнимешь любимого за плечи.

Письмо от мамы сыну в армию

Ты ж знаешь и полжизни я отдам… *** Есть замечательное слово МАТЬ,А есть СВЯТОЕ — мать солдата.Одна она умеет ждать,Так как никто, перебирая даты.В плечо родное тихо лишь уткнется,Не смея ни за что рыдать.Собрав все силы, даже улыбнется,Чтоб на вокзале пред отправкой поддержать.Как долго тянутся те первые денечки,В каком-то странном жизненном бреду…Все мысли только о родном сыночке,Ну, как он там? Ну каково ему?А в голове одно: присяга скоро…Что взять с собой? Ой, все ли я взяла?И слаще слова нет, чем то: «ДОРОГА»И оживает вся, горят глаза…Прощаясь, только бы не зарыдать…Теперь и ты ко мне в плечо уткнулся,»Ну, все, сынок, мне надо уезжать!»-Спокойно говорю, немного улыбнувшись.О, знали б вы, как за улыбкой тойДуша вся разрывается на части!Я б так хотела увезти тебя домой…Опять ОДНА, и на сердце ненастье.Учебка кончилась.

Письмо сыну в армию от мамы

Месяц я без тебя, 30 дней не с тобой,Ты этот долгий год будешь в душе со мной,Трудно тебе и мне, столько ещё скучать,Но ведь уже не год, 11 месяцев ждать! *** Два месяца в армии. Сыночек, 2 месяца в армии ты,А будто уж целая вечность прошла…Нам всем тяжело, ты, сынок, потерпи!Мы любим и ждём очень-очень тебя! *** Сыночку на 2 месяца службы.

Важно

Если бы я могла, я бы была с тобой,Два этих долгих месяца, мальчик мой дорогой!Армия нас развела, стала на год судьбой,Мне без тебя тяжело, я так скучаю, родной! Как бы хотела я рядом быть, когда спишь,Кормить домашней едой, слушать, когда ворчишь,Лечить, когда заболел, но остаётся ждать,Звоночками только жить и без тебя скучать. Знаю, тебе нелегко быть далеко от нас,Без косяков служить и выполнять приказ,Мы верим в тебя, сынок, и ждём наш с тобой приказ,Когда придёт наш июнь, когда мы уйдём в запас! *** Прошло 60 с лишним дней.

Письмо сыну от мамы в армию

Здравствуй дорогой сынок! Если ты получишь это письмо, значит, оно до тебя дошло. Если же нет, то дай мне знать, и я напишу тебе ещe раз.
Я пишу это письмо медленно, потому что знаю — ты не умеешь быстро читать. Недавно твой папа вычитал в газете, что аварии в основном случаются недалеко от дома, поэтому мы решили переехать в другое место. Я не могу сообщить тебе наш новый адрес, потому что прежние хозяева забрали с собой табличку с номером дома и улицы, чтобы сохранить свой прежний адрес. Дом замечательный! Есть даже стиральная машина, но я не знаю, как она работает.

Вчера я наполнила еe грязным бельем, дернула за цепочку, и всe смылось! Теперь я ищу инструкцию. Погода здесь хорошая. На прошлой неделе дождь шел всего два раза: первый раз три дня подряд и второй раз четыре.

Письмо сыну от мамы в армию стихи

Как там горы, сынок, красиво?Как тебе на чужой стороне?Как, сын, служится там, где людиГоворят на чужом языке?А ночами, сынок, не страшно:Горы, ветры злые, в палатке спать?Как — то странно, у вас — 20,А у нас сегодня +5Я на севере, ты — на юге,Посмеялась над нами судьба…У тебя там ветра и вьюги,У меня здесь на сердце тоска.Там, конечно же, очень красиво.Только тысячу раз: «Почему?»Далеко — далеко от РоссииЗащищаешь чужую страну… *** Еще 100 дней — и я смогу.Счастливая, тебя обнять!Я по перрону побегу,Боясь к вагону опоздать…Накрою самый лучший стол -Все, что ты любишь и любил!Я подниму бокал: «За то,Что ты, сынок мой, пережил!»А то, что я пережила.Зачем об этом говорить!Я счастлива, что я смогла,Как ты, все это пережить…

Письмо сыну от мамы в армию чтобы затронуло душу

Как я служил родной стране,В наряд ходил порой ночной,Девчонку ту,что снилась мне,Так и не ставшую женой. Наш вспомню снова дружный взвод,Бойцов, с которыми дружил.И створки К.П.П.

И как на дембель уходил. ***Открою дембельский альбом-Слезинки скатятся из глаз…Я вспомню снова о былом -Свой первый боевой приказ. Как я служил родной стране,В наряд ходил порой ночной,Девчонку ту,что снилась мне,Так и не ставшую женой.

Внимание

Наш вспомню снова дружный взвод,Бойцов, с которыми дружил.И створки К.П.П. ворот.И как на дембель уходил. *** Я одену новую парадку, Я уйду из части навсегда! В прошлом все армейские порядки, Не вернусь сюда я никогда! Год прошел, как будто не бывало… Все долги раздал, и пусть сейчас Кто-то скажет – так ведь это мало, Ну а мне так будет в самый раз. В самый раз мне будет испытаний, В самый раз мне будет строевой, Полигонов, стрельб и отжиманий.

Год прошел.

Письмо сыну от мамы в армию чтобы затронуло

Я еду, мам, домой! Ты меня встречай, моя родная, Скоро я уже совсем вернусь: На дорогу время отмеряя… Сутки-двое — очень тороплюсь! Я мечтал об этом всю годину, Снилось мне, что еду я домой. Все прошло, и ты дождалась сына! Скоро, мама, буду я с тобой! ***Новый призыв снова сменит основной,Автоматы у других уж за спиной.Все приходит и уходит, словно дым – Послужить придется молодым.
***

А раньше и представить было сложно,Что значит армия, увал, приказ, губа.Наряд, устав…Зачем все это нужно?И кто виновен в том,что он попал туда? Потом все потихоньку стало разъясняться,Понятны стали смыслы этих слов.Мы перестали времени бояться,Мы больше лишь поверили в любовь. Кто не столкнулся с ожиданием, не знает,Как медленно порой плывут часы.Как черепаха, время проползает,И ты уже не замечаешь никакой красы.

Письмо сыну в армию от мамы прикольные

Будь всегда ты быстрым, ловким, смелым,Чтоб легко команды выполнять,Будь бойцом примерным и умелым,Ну, а мы все будем тебя ждать! *** Отец, ты знаешь, я мечтаю… Не о машинах и деньгах! Я как и ты во снах летаю, Гуляю в синих небесах…

То птицей я лечу в ми-8, То падаю я в облака, И за бортом сырая осень, А я укутанный в шелка То снится мне, как я шагаю И взгляд кидаю в небеса, Стою с улыбкой наблюдаю, Как «падают» вниз купола. Отец, ты знаешь, я влюбился… Да не в девчонку со двора…

Раз сыном я твоим родился- Похожим буду на тебя! Отец, я знаю,что опасно. Я знаю, что не так легко. Но и тебе же даже ясно- Служить мужчине суждено! *** Падает снег, мама!Мне пора уезжать.Обниму — ты не плачь, мама…Я буду очень скучать. Не хватать мне будет домашней еды,Которую так вкусно готовишь!Теперь о гражданке только мечты…Но к счастью время не остановишь.

Письмо сыну в армию от мамы своими словами

Письмо солдату Родион Дата: Четверг, 06.07.2017, 17:26 | Сообщение # 6 Подполковник Группа: Проверенные Сообщений: 125 Награды: 0 Репутация: 0 Статус: Offline Душа вдруг раскололась пополам…Вот так вот выпала из рук случайно.Когда сказал ты мне: » До встречи, мам!»И в поезд сел, а я рукой печальноМашу, но поезд ускоряет ход.Бегу, но не догнать его, куда там…Одна души частичка шепчет: » Только год!»Другая говорит:» Прошу тебя, не надо плакать, мама!»Держу в руках расколотую душу.От поезда вдали — ни огонька.Я подношу ее к губам, шепчу:»Послушай,Лети вперед, туда, храни сынка»Одна души частичка встрепенуласьИ вдаль умчалась, поезд догонять…Другая же печально улыбнуласьИ мне сказала:»Будем вместе ждать»Мы будем ждать во что бы то ни стало…Сквозь все дороги, страны, города!За то, что скажешь:»Я вернулся. мама!»Ты ж знаешь и полжизни я отдам…

Екатерина Савельевна Витис, мать писателя Василия Семеновича Гроссмана, в 1941 году написала ему прощальное письмо, которое он целиком включил в роман «Жизнь и судьба» как последнее послание матери Виктора Штрума.

Витя, я уверена, мое письмо дойдёт до тебя, хотя я за линией фронта и за колючей проволокой еврейского гетто. Твой ответ я никогда не получу, меня не будет. Я хочу, чтобы ты знал о моих последних днях, с этой мыслью мне легче уйти из жизни.

Людей, Витя, трудно понять по-настоящему... Седьмого июля немцы ворвались в город. В городском саду радио передавало последние известия. Я шла из поликлиники после приема больных и остановилась послушать. Дикторша читала по-украински статью о боях. Я услышала отдалённую стрельбу, потом через сад побежали люди. Я пошла к дому и всё удивлялась, как это пропустила сигнал воздушной тревоги. И вдруг я увидела танк, и кто-то крикнул: «Немцы прорвались!» Я сказала: «Не сейте панику». Накануне я заходила к секретарю горсовета, спросила его об отъезде. Он рассердился: «Об этом рано говорить, мы даже списков не составляли»... Словом, это были немцы. Всю ночь соседи ходили друг к другу, спокойней всех были малые дети да я. Решила - что будет со всеми, то будет и со мной. Вначале я ужаснулась, поняла, что никогда тебя не увижу, и мне страстно захотелось ещё раз посмотреть на тебя, поцеловать твой лоб, глаза. А я потом подумала - ведь счастье, что ты в безопасности.

Под утро я заснула и, когда проснулась, почувствовала страшную тоску. Я была в своей комнате, в своей постели, но ощутила себя на чужбине, затерянная, одна. Этим же утром мне напомнили забытое за годы советской власти, что я еврейка. Немцы ехали на грузовике и кричали: «Juden kaputt!» А затем мне напомнили об этом некоторые мои соседи. Жена дворника стояла под моим окном и говорила соседке: «Слава Богу, жидам конец». Откуда это? Сын её женат на еврейке, и старуха ездила к сыну в гости, рассказывала мне о внуках. Соседка моя, вдова, у неё девочка 6 лет, Алёнушка, синие, чудные глаза, я тебе писала о ней когда-то, зашла ко мне и сказала: «Анна Семеновна, попрошу вас к вечеру убрать вещи, я переберусь в Вашу комнату». «Хорошо, я тогда перееду в вашу» - сказала я. Она ответила: «Нет, вы переберетесь в каморку за кухней». Я отказалась: там ни окна, ни печки. Я пошла в поликлинику, а когда вернулась, оказалось: дверь в мою комнату взломали, мои вещи свалили в каморке. Соседка мне сказала: «Я оставила у себя диван, он всё равно не влезет в вашу новую комнатку». Удивительно, она кончила техникум, и покойный муж её был славный и тихий человек, бухгалтер в Укопспилке. «Вы вне закона» - сказала она таким тоном, словно ей это очень выгодно. А её дочь Аленушка сидела у меня весь вечер, и я ей рассказывала сказки. Это было моё новоселье, и она не хотела идти спать, мать её унесла на руках. А затем, Витенька, поликлинику нашу вновь открыли, а меня и ещё одного врача-еврея уволили. Я попросила деньги за проработанный месяц, но новый заведующий мне сказал: «Пусть вам Сталин платит за то, что вы заработали при советской власти, напишите ему в Москву». Санитарка Маруся обняла меня и тихонько запричитала: «Господи, Боже мой, что с вами будет, что с вами всеми будет...» И доктор Ткачев пожал мне руку. Я не знаю, что тяжелей: злорадство или жалостливые взгляды, которыми глядят на подыхающую, шелудивую кошку. Не думала я, что придётся мне всё это пережить.

Многие люди поразили меня. И не только тёмные, озлобленные, безграмотные. Вот старик-педагог, пенсионер, ему 75 лет, он всегда спрашивал о тебе, просил передать привет, говорил о тебе: «Он наша гордость». А в эти дни проклятые, встретив меня, не поздоровался, отвернулся. А потом мне рассказывали, что он на собрании в комендатуре говорил: «Воздух очистился, не пахнет чесноком». Зачем ему это - ведь эти слова его пачкают. И на том же собрании, сколько клеветы на евреев было... Но, Витенька, конечно, не все пошли на это собрание. Многие отказались. И, знаешь, в моём сознании с царских времен антисемитизм связан с квасным патриотизмом людей из «Союза Михаила Архангела». А здесь я увидела, - те, что кричат об избавлении России от евреев, унижаются перед немцами, по-лакейски жалки, готовы продать Россию за тридцать немецких сребреников. А тёмные люди из пригорода ходят грабить, захватывают квартиры, одеяла, платья; такие, вероятно, убивали врачей во время холерных бунтов. А есть душевно вялые люди, они поддакивают всему дурному, лишь бы их не заподозрили в несогласии с властями. Ко мне беспрерывно прибегают знакомые с новостями, глаза у всех безумные, люди, как в бреду. Появилось странное выражение - «перепрятывать вещи». Кажется, что у соседа надежней. Перепрятывание вещей напоминает мне игру. Вскоре объявили о переселении евреев, разрешили взять с собой 15 килограммов вещей. На стенах домов висели жёлтенькие объявленьица - «Всем жидам предлагается переселиться в район Старого города не позднее шести часов вечера 15 июля 1941 года. Не переселившимся - расстрел».

Ну вот, Витенька, собралась и я. Взяла я с собой подушку, немного белья, чашечку, которую ты мне когда-то подарил, ложку, нож, две тарелки. Много ли человеку нужно? Взяла несколько инструментов медицинских. Взяла твои письма, фотографии покойной мамы и дяди Давида, и ту, где ты с папой снят, томик Пушкина, «Lettres de Mon moulin», томик Мопассана, где «One vie», словарик, взяла Чехова, где «Скучная история» и «Архиерей». Вот и, оказалось, что я заполнила всю свою корзинку. Сколько я под этой крышей тебе писем написала, сколько часов ночью проплакала, теперь уж скажу тебе, о своем одиночестве. Простилась с домом, с садиком, посидела несколько минут под деревом, простилась с соседями. Странно устроены некоторые люди. Две соседки при мне стали спорить о том, кто возьмёт себе стулья, кто письменный столик, а стала с ними прощаться, обе заплакали. Попросила соседей Басанько, если после войны ты приедешь узнать обо мне, пусть расскажут поподробней и мне обещали. Тронула меня собачонка, дворняжка Тобик, последний вечер как-то особенно ласкалась ко мне. Если приедешь, ты её покорми за хорошее отношение к старой жидовке. Когда я собралась в путь и думала, как мне дотащить корзину до Старого города, неожиданно пришел мой пациент Щукин, угрюмый и, как мне казалось, чёрствый человек. Он взялся понести мои вещи, дал мне триста рублей и сказал, что будет раз в неделю приносить мне хлеб к ограде. Он работает в типографии, на фронт его не взяли по болезни глаз. До войны он лечился у меня, и если бы мне предложили перечислить людей с отзывчивой, чистой душой, - я назвала бы десятки имен, но не его. Знаешь, Витенька, после его прихода я снова почувствовала себя человеком, значит, ко мне не только дворовая собака может относиться по-человечески. Он рассказал мне, что в городской типографии печатается приказ, что евреям запрещено ходить по тротуарам. Они должны носить на груди жёлтую лату в виде шестиконечной звезды. Они не имеют права пользоваться транспортом, банями, посещать амбулатории, ходить в кино, запрещается покупать масло, яйца, молоко, ягоды, белый хлеб, мясо, все овощи, исключая картошку. Покупки на базаре разрешается делать только после шести часов вечера (когда крестьяне уезжают с базара). Старый город будет обнесён колючей проволокой, и выход за проволоку запрещён, можно только под конвоем на принудительные работы. При обнаружении еврея в русском доме хозяину - расстрел, как за укрытие партизана. Тесть Щукина, старик-крестьянин, приехал из соседнего местечка Чуднова и видел своими глазами, что всех местных евреев с узлами и чемоданами погнали в лес, и оттуда в течение всего дня доносились выстрелы и дикие крики, ни один человек не вернулся. А немцы, стоявшие на квартире у тестя, пришли поздно вечером - пьяные, и ещё пили до утра, пели и при старике делили между собой брошки, кольца, браслеты. Не знаю, случайный ли это произвол или предвестие ждущей и нас судьбы?

Как печален был мой путь, сыночек, в средневековое гетто. Я шла по городу, в котором проработала 20 лет. Сперва мы шли по пустынной Свечной улице. Но когда мы вышли на Никольскую, я увидела сотни людей, шедших в это проклятое гетто. Улица стала белой от узлов, от подушек. Больных вели под руки. Парализованного отца доктора Маргулиса несли на одеяле. Один молодой человек нёс на руках старуху, а за ним шли жена и дети, нагруженные узлами. Заведующий магазином бакалеи Гордон, толстый, с одышкой, шёл в пальто с меховым воротником, а по лицу его тёк пот. Поразил меня один молодой человек, он шёл без вещей, подняв голову, держа перед собой раскрытую книгу, с надменным и спокойным лицом. Но сколько рядом было безумных, полных ужаса. Шли мы по мостовой, а на тротуарах стояли люди и смотрели. Одно время я шла с Маргулисами и слышала сочувственные вздохи женщин. А над Гордоном в зимнем пальто смеялись, хотя, поверь, он был ужасен, не смешон. Видела много знакомых лиц. Одни слегка кивали мне, прощаясь, другие отворачивались. Мне кажется, в этой толпе равнодушных глаз не было; были любопытные, были безжалостные, но несколько раз я видела заплаканные глаза.
Я посмотрела - две толпы, евреи в пальто, шапках, женщины в тёплых платках, а вторая толпа на тротуаре одета по-летнему. Светлые кофточки, мужчины без пиджаков, некоторые в вышитых украинских рубахах. Мне показалось, что для евреев, идущих по улице, уже и солнце отказалось светить, они идут среди декабрьской ночной стужи. У входа в гетто я простилась с моим спутником, он мне показал место у проволочного заграждения, где мы будем встречаться. Знаешь, Витенька, что я испытала, попав за проволоку? Я думала, что почувствую ужас. Но, представь, в этом загоне для скота мне стало легче на душе. Не думай, не потому, что у меня рабская душа. Нет. Нет. Вокруг меня были люди одной судьбы, и в гетто я не должна, как лошадь, ходить по мостовой, и нет взоров злобы, и знакомые люди смотрят мне в глаза и не избегают со мной встречи. В этом загоне все носят печать, поставленную на нас фашистами, и поэтому здесь не так жжёт мою душу эта печать. Здесь я себя почувствовала не бесправным скотом, а несчастным человеком. От этого мне стало легче.

Я поселилась вместе со своим коллегой, доктором-терапевтом Шперлингом, в мазаном домике из двух комнатушек. У Шперлингов две взрослые дочери и сын, мальчик лет двенадцати. Я подолгу смотрю на его худенькое личико и печальные большие глаза. Его зовут Юра, а я раза два называла его Витей, и он меня поправлял: «Я Юра, а не Витя». Как различны характеры людей! Шперлинг в свои пятьдесят восемь лет полон энергии. Он раздобыл матрацы, керосин, подводу дров. Ночью внесли в домик мешок муки и полмешка фасоли. Он радуется всякому своему успеху, как молодожён. Вчера он развешивал коврики. Ничего, ничего, все переживём, - повторяет он - главное, запастись продуктами и дровами. Он сказал мне, что в гетто следует устроить школу. Он даже предложил мне давать Юре уроки французского языка и платить за урок тарелкой супа. Я согласилась. Жена Шперлинга, толстая Фанни Борисовна, вздыхает: «Всё погибло, мы погибли». Но при этом, следит, чтобы её старшая дочь Люба, доброе и милое существо, не дала кому-нибудь горсть фасоли или ломтик хлеба. А младшая, любимица матери, Аля - истинное исчадие ада: властная, подозрительная, скупая. Она кричит на отца, на сестру. Перед войной она приехала погостить из Москвы и застряла. Боже мой, какая нужда вокруг! Если бы те, кто говорят о богатстве евреев и о том, что у них всегда накоплено на чёрный день, посмотрели на наш Старый город. Вот он и пришёл, чёрный день, чернее не бывает. Ведь в Старом городе не только переселённые с 15 килограммами багажа, здесь всегда жили ремесленники, старики, рабочие, санитарки. В какой ужасной тесноте жили они и живут. Как едят! Посмотрел бы ты на эти полуразваленные, вросшие в землю хибарки. Витенька, здесь я вижу много плохих людей - жадных, трусливых, хитрых, даже готовых на предательство. Есть тут один страшный человек, Эпштейн, попавший к нам из какого-то польского городка. Он носит повязку на рукаве и ходит с немцами на обыски, участвует в допросах, пьянствует с украинскими полицаями, и они посылают его по домам вымогать водку, деньги, продукты. Я раза два видела его - рослый, красивый, в франтовском кремовом костюме, и даже жёлтая звезда, пришитая к его пиджаку, выглядит, как жёлтая хризантема.

Но я хочу тебе сказать и о другом. Я никогда не чувствовала себя еврейкой. С детских лет я росла в среде русских подруг, я любила больше всех поэтов Пушкина, Некрасова, и пьеса, на которой я плакала вместе со всем зрительным залом, съездом русских земских врачей, была «Дядя Ваня» со Станиславским. А когда-то, Витенька, когда я была четырнадцатилетней девочкой, наша семья собралась эмигрировать в Южную Америку. И я сказала папе: «Не поеду никуда из России, лучше утоплюсь». И не уехала. А вот в эти ужасные дни мое сердце наполнилось материнской нежностью к еврейскому народу. Раньше я не знала этой любви. Она напоминает мне мою любовь к тебе, дорогой сынок. Я хожу к больным на дом. В крошечные комнатки втиснуты десятки людей: полуслепые старики, грудные дети, беременные. Я привыкла в человеческих глазах искать симптомы болезней - глаукомы, катаракты. Я теперь не могу так смотреть в глаза людям, - в глазах я вижу лишь отражение души. Хорошей души, Витенька! Печальной и доброй, усмехающейся и обречённой, побеждённой насилием и в то же время торжествующей над насилием. Сильной, Витя, души! Если бы ты слышал, с каким вниманием старики и старухи расспрашивают меня о тебе. Как сердечно утешают меня люди, которым я ни на что не жалуюсь, люди, чьё положение ужасней моего. Мне иногда кажется, что не я хожу к больным, а, наоборот, народный добрый врач лечит мою душу. А как трогательно вручают мне за лечение кусок хлеба, луковку, горсть фасоли. Поверь, Витенька, это не плата за визиты! Когда пожилой рабочий пожимает мне руку и вкладывает в сумочку две-три картофелины и говорит: «Ну, ну, доктор, я вас прошу», у меня слёзы выступают на глазах. Что-то в этом такое есть чистое, отеческое, доброе, не могу словами передать тебе это. Я не хочу утешать тебя тем, что легко жила это время. Ты удивляйся, как моё сердце не разорвалось от боли. Но не мучься мыслью, что я голодала, я за все это время ни разу не была голодна. И ещё - я не чувствовала себя одинокой. Что сказать тебе о людях, Витя? Люди поражают меня хорошим и плохим. Они необычайно разные, хотя все переживают одну судьбу. Но, представь себе, если во время грозы большинство старается спрятаться от ливня, это ещё не значит, что все люди одинаковы. Да и прячется от дождя каждый по-своему... Доктор Шперлинг уверен, что преследования евреев временные, пока война. Таких, как он, немало, и я вижу, чем больше в людях оптимизма, тем они мелочней, тем эгоистичней. Если во время обеда приходит кто-нибудь, Аля и Фанни Борисовна немедленно прячут еду. Ко мне Шперлинги относятся хорошо, тем более что я ем мало и приношу продуктов больше, чем потребляю. Но я решила уйти от них, они мне неприятны. Подыскиваю себе уголок. Чем больше печали в человеке, чем меньше он надеется выжить, тем он шире, добрее, лучше. Беднота, жестянщики, портняги, обречённые на гибель, куда благородней, шире и умней, чем те, кто ухитрились запасти кое-какие продукты. Молоденькие учительницы, чудик-старый учитель и шахматист Шпильберг, тихие библиотекарши, инженер Рейвич, который беспомощней ребенка, но мечтает вооружить гетто самодельными гранатами - что за чудные, непрактичные, милые, грустные и добрые люди. Здесь я вижу, что надежда почти никогда не связана с разумом, она - бессмысленна, я думаю, её родил инстинкт. Люди, Витя, живут так, как будто впереди долгие годы. Нельзя понять, глупо это или умно, просто так оно есть. И я подчинилась этому закону. Здесь пришли две женщины из местечка и рассказывают то же, что рассказывал мне мой друг. Немцы в округе уничтожают всех евреев, не щадя детей, стариков. Приезжают на машинах немцы и полицаи и берут несколько десятков мужчин на полевые работы, они копают рвы, а затем через два-три дня немцы гонят еврейское население к этим рвам и расстреливают всех поголовно. Всюду в местечках вокруг нашего города вырастают эти еврейские курганы. В соседнем доме живёт девушка из Польши. Она рассказывает, что там убийства идут постоянно, евреев вырезают всех до единого, и евреи сохранились лишь в нескольких гетто - в Варшаве, в Лодзи, Радоме. И когда я всё это обдумала, для меня стало совершенно ясно, что нас здесь собрали не для того, чтобы сохранить, как зубров в Беловежской пуще, а для убоя. По плану дойдёт и до нас очередь через неделю, две. Но, представь, понимая это, я продолжаю лечить больных и говорю: «Если будете систематически промывать лекарством глаза, то через две-три недели выздоровеете». Я наблюдаю старика, которому можно будет через полгода-год снять катаракту. Я задаю Юре уроки французского языка, огорчаюсь его неправильному произношению. А тут же немцы, врываясь в гетто, грабят, часовые, развлекаясь, стреляют из-за проволоки в детей, и всё новые, новые люди подтверждают, что наша судьба может решиться в любой день.

Вот так оно происходит - люди продолжают жить. У нас тут даже недавно была свадьба. Слухи рождаются десятками. То, задыхаясь от радости, сосед сообщает, что наши войска перешли в наступление и немцы бегут. То вдруг рождается слух, что советское правительство и Черчилль предъявили немцам ультиматум, и Гитлер приказал не убивать евреев. То сообщают, что евреев будут обменивать на немецких военнопленных. Оказывается, нигде нет столько надежд, как в гетто. Мир полон событий, и все события, смысл их, причина, всегда одни - спасение евреев. Какое богатство надежды! А источник этих надежд один - жизненный инстинкт, без всякой логики сопротивляющийся страшной необходимости погибнуть нам всем без следа. И вот смотрю и не верю: неужели все мы - приговорённые, ждущие казни? Парикмахеры, сапожники, портные, врачи, печники - все работают. Открылся даже маленький родильный дом, вернее, подобие такого дома. Сохнет белье, идёт стирка, готовится обед, дети ходят с 1 сентября в школу, и матери расспрашивают учителей об отметках ребят. Старик Шпильберг отдал в переплёт несколько книг. Аля Шперлинг занимается по утрам физкультурой, а перед сном наворачивает волосы на папильотки, ссорится с отцом, требует себе какие-то два летних отреза. И я с утра до ночи занята - хожу к больным, даю уроки, штопаю, стираю, готовлюсь к зиме, подшиваю вату под осеннее пальто. Я слушаю рассказы о карах, обрушившихся на евреев. Знакомую, жену юрисконсульта, избили до потери сознания за покупку утиного яйца для ребенка. Мальчику, сыну провизора Сироты, прострелили плечо, когда он пробовал пролезть под проволокой и достать закатившийся мяч. А потом снова слухи, слухи, слухи. Вот и не слухи. Сегодня немцы угнали восемьдесят молодых мужчин на работы, якобы копать картошку, и некоторые люди радовались - сумеют принести немного картошки для родных. Но я поняла, о какой картошке идет речь.

Ночь в гетто - особое время, Витя. Знаешь, друг мой, я всегда приучала тебя говорить мне правду, сын должен всегда говорить матери правду. Но и мать должна говорить сыну правду. Не думай, Витенька, что твоя мама - сильный человек. Я - слабая. Я боюсь боли и трушу, садясь в зубоврачебное кресло. В детстве я боялась грома, боялась темноты. Старухой я боялась болезней, одиночества, боялась, что, заболев, не смогу работать, сделаюсь обузой для тебя и ты мне дашь это почувствовать. Я боялась войны. Теперь по ночам, Витя, меня охватывает ужас, от которого леденеет сердце. Меня ждёт гибель. Мне хочется звать тебя на помощь. Когда-то ты ребенком прибегал ко мне, ища защиты. И теперь в минуты слабости мне хочется спрятать свою голову на твоих коленях, чтобы ты, умный, сильный, прикрыл её, защитил. Я не только сильна духом, Витя, я и слаба. Часто думаю о самоубийстве, но я не знаю, слабость, или сила, или бессмысленная надежда удерживают меня. Но хватит. Я засыпаю и вижу сны. Часто вижу покойную маму, разговариваю с ней. Сегодня ночью видела во сне Сашеньку Шапошникову, когда вместе жили в Париже. Но тебя, ни разу не видела во сне, хотя всегда думаю о тебе, даже в минуты ужасного волнения. Просыпаюсь, и вдруг этот потолок, и я вспоминаю, что на нашей земле немцы, я прокажённая, и мне кажется, что я не проснулась, а, наоборот, заснула и вижу сон. Но проходит несколько минут, я слышу, как Аля спорит с Любой, чья очередь отправиться к колодцу, слышу разговоры о том, что ночью на соседней улице немцы проломили голову старику. Ко мне пришла знакомая, студентка педтехникума, и позвала к больному. Оказалось, она скрывает лейтенанта, раненного в плечо, с обожжённым глазом. Милый, измученный юноша с волжской, окающей речью. Он ночью пробрался за проволоку и нашел приют в гетто. Глаз у него оказался повреждён несильно, я сумела приостановить нагноение. Он много рассказывал о боях, о бегстве наших войск, навёл на меня тоску. Хочет отдохнуть и пойти через линию фронта. С ним пойдут несколько юношей, один из них был моим учеником. Ох, Витенька, если б я могла пойти с ними! Я так радовалась, оказывая помощь этому парню, мне казалось, вот и я участвую в войне с фашизмом. Ему принесли картошки, хлеба, фасоли, а какая-то бабушка связала ему шерстяные носки.

Сегодня день наполнен драматизмом. Накануне Аля через свою русскую знакомую достала паспорт умершей в больнице молодой русской девушки. Ночью Аля уйдёт. И сегодня мы узнали от знакомого крестьянина, проезжавшего мимо ограды гетто, что евреи, посланные копать картошку, роют глубокие рвы в четырех верстах от города, возле аэродрома, по дороге на Романовку. Запомни, Витя, это название, там ты найдёшь братскую могилу, где будет лежать твоя мать. Даже Шперлинг понял всё, весь день бледен, губы дрожат, растерянно спрашивает меня: «Есть ли надежда, что специалистов оставят в живых?» Действительно, рассказывают, в некоторых местечках лучших портных, сапожников и врачей не подвергли казни. И всё же вечером Шперлинг позвал старика-печника, и тот сделал тайник в стене для муки и соли. И я вечером с Юрой читала «Lettres de mon moulin». Помнишь, мы читали вслух мой любимый рассказ «Les vieux» и переглянулись с тобой, рассмеялись, и у обоих слёзы были на глазах. Потом я задала Юре уроки на послезавтра. Так нужно. Но какое щемящее чувство у меня было, когда я смотрела на печальное личико моего ученика, на его пальцы, записывающие в тетрадку номера заданных ему параграфов грамматики. И сколько этих детей: чудные глаза, тёмные кудрявые волосы, среди них есть, наверное, будущие учёные, физики, медицинские профессора, музыканты, может быть, поэты. Я смотрю, как они бегут по утрам в школу, не по-детски серьезные, с расширенными трагическими глазами. А иногда они начинают возиться, дерутся, хохочут, и от этого на душе не веселей, а ужас охватывает. Говорят, что дети наше будущее, но что скажешь об этих детях? Им не стать музыкантами, сапожниками, закройщиками. И я ясно сегодня ночью представила себе, как весь этот шумный мир бородатых озабоченных папаш, ворчливых бабушек, создательниц медовых пряников, гусиных шеек, мир свадебных обычаев, поговорок, субботних праздников уйдет навек в землю. И после войны жизнь снова зашумит, а нас не будет. Мы исчезнем, как исчезли ацтеки. Крестьянин, который привёз весть о подготовке могил, рассказывает, что его жена ночью плакала, причитала: «Они и шьют, и сапожники, и кожу выделывают, и часы чинят, и лекарства в аптеке продают... Что ж это будет, когда их всех поубивают?» И так ясно я увидела, как, проходя мимо развалин, кто-нибудь скажет: «Помнишь, тут жили когда-то евреи, печник Борух. В субботний вечер его старуха сидела на скамейке, а возле неё играли дети». А второй собеседник скажет: «А вон под той старой грушей-кислицей обычно сидела докторша, забыл её фамилию. Я у неё когда-то лечил глаза, после работы она всегда выносила плетеный стул и сидела с книжкой». Так оно будет, Витя. Как будто страшное дуновение прошло по лицам, все почувствовали, что приближается срок.

Витенька, я хочу сказать тебе... нет, не то, не то. Витенька, я заканчиваю свое письмо и отнесу его к ограде гетто и передам своему другу. Это письмо нелегко оборвать, оно - мой последний разговор с тобой, и, переправив письмо, я окончательно ухожу от тебя, ты уж никогда не узнаешь о последних моих часах. Это наше самое последнее расставание. Что скажу я тебе, прощаясь, перед вечной разлукой? В эти дни, как и всю жизнь, ты был моей радостью. По ночам я вспоминала тебя, твою детскую одежду, твои первые книжки, вспоминала твоё первое письмо, первый школьный день. Всё, всё вспоминала от первых дней твоей жизни до последней весточки от тебя, телеграммы, полученной 30 июня. Я закрывала глаза, и мне казалось - ты заслонил меня от надвигающегося ужаса, мой друг. А когда я вспоминала, что происходит вокруг, я радовалась, что ты не возле меня - пусть ужасная судьба минет тебя.

Витя, я всегда была одинока. В бессонные ночи я плакала от тоски. Ведь никто не знал этого. Моим утешением была мысль о том, что я расскажу тебе о своей жизни. Расскажу, почему мы разошлись с твоим папой, почему такие долгие годы я жила одна. И я часто думала, - как Витя удивится, узнав, что мама его делала ошибки, безумствовала, ревновала, что её ревновали, была такой, как все молодые. Но моя судьба - закончить жизнь одиноко, не поделившись с тобой. Иногда мне казалось, что я не должна жить вдали от тебя, слишком я тебя любила. Думала, что любовь даёт мне право быть с тобой на старости. Иногда мне казалось, что я не должна жить вместе с тобой, слишком я тебя любила.

Ну, enfin... Будь всегда счастлив с теми, кого ты любишь, кто окружает тебя, кто стал для тебя ближе матери. Прости меня. С улицы слышен плач женщин, ругань полицейских, а я смотрю на эти страницы, и мне кажется, что я защищена от страшного мира, полного страдания. Как закончить мне письмо? Где взять силы, сынок? Есть ли человеческие слова, способные выразить мою любовь к тебе?
Целую тебя, твои глаза, твой лоб, волосы. Помни, что всегда в дни счастья и в день горя материнская любовь с тобой, её никто не в силах убить.

Витенька... Вот и последняя строка последнего маминого письма к тебе. Живи, живи, живи вечно...

Екатерина Савельевна Витис была расстреляна вместе с другими евреями в Романовке 15 сентября 1941 года, в ходе одной из фашистских операций по уничтожению еврейского населения. Тяжелобольная костным туберкулезом, она шла к могильному братскому рву на костылях. До конца жизни писатель Василий Гроссман писал письма своей погибшей матери.

Роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» оценивается многими как «„Война и мир“ двадцатого века», как из-за прямого влияния романа Толстого на Гроссмана, так и по своему значению. Центральная идея произведения заключается в том, что проявления человечности, происходящие в тоталитарном обществе, вопреки давлению такого общества, являются высшей ценностью.

«Письмо являет собой единственно возможное пространство, где может находиться субъект письма»
(Roland Barthes (1915-1980)

Это письмо моему сыну, живущему отдельно со своей матерью и не знающему о мне правду, только какие-то вымышленные истории людей, которые ему близки...

Если я размещаю письмо сыну здесь, то это не повод разным людям обсуждать в рецензиях о моей личности, исходя из своего сомнительного опыта. Я не прошу совета и не жду жалости. Первый брак распался. Сын остался с матерью, которая не желает чтобы я общался с ребёнком. Просить прощения за то что меня оскорбляют и унижают многие годы не буду. Это может противоречить мнению Марь Ивановны, но я останусь при своём...

Письмо сыну, живущему так далеко, но близко к сердцу...

Здравствуй, Сын!

Как ты без меня? Как живёшь без папы?

Я думаю о тебе очень часто. Ты снишься мне. Вижу тебя, но не в лицо. Мама уносит тебя, а ты отворачиваешься. Ты рядом, но коснуться тебя не имею возможности. Помочь тебе в твоей немощи не даёт кто-то. Хожу вокруг, но не вижу тебя. Уже столько лет всё это продолжается. Это не сон. Реальность. Только несколько фотографий увидел на страничке твоей мамы в "одноклассниках". Сохранил себе в телефон и теперь твой образ со мной. Столько раз сидел и ходил под окнами, но ты не появился, ни разу. Подходил к маме. Но она желает, чтобы я отказался от тебя. Написал какую-то расписку. Не могу этого сделать по одной причине, потому что люблю тебя неразделённой любовью родителя. Печально.

Ходил в детскую поликлинику, по школам, в отдел социального обеспечения, в Орган опеки и попечительства того района где живёшь. Но так ничего о тебе не узнал.

Несколько дней назад пришла весть от твоей мамы и тебя. Были поданы заявления в суд о лишении меня, твоего отца родительских прав. Ты совсем меня не знаешь. Так и пишешь в заявлении в суд. Это так. Но что мне было делать если причиной всему негативное отношение ко мне и лишение возможности видеть тебя, знать о тебе, сыночек. Не намеренно я не участвую в твоей жизни, так как хотелось бы. Причины того наверное будут многим малопонятны. Надеюсь, что настанет тот момент когда ты поймёшь моё поведение.

Стучать в закрытые двери годами. Это невозможно...

Когда-то был влюблён в неё, в твою маму. Потом родился ты. Я радовался твоему появлению. Мама назвала тебя именем моего деда, о котором ей много рассказывал. Прошло совсем немного времени. И твоя мама встретила другого мужчину, который с её слов заменил тебе меня. Только два года назад узнал, что рядом с Вами никого нет кроме бабушки с дедушкой и не было. А ты знаешь, что у тебя есть еще одна бабушка. Она мечтает увить тебя. Сейчас она в Северной Корее, бывает в Китае. Спрашивает в письмах, что привезти тебе.

В какой-то момент что-то произошло между мной и мамой. Она решила со мной развестись. Я и твоя мама расстались. Очень тяжело для меня было остаться одному. Твоя мама улыбалась, радуясь происходящему. Она была счастлива. Наверное, её было хорошо без меня. Мешать её счастью с другим человеком не стал. Наши с ней отношения мужа и жены умерли. Но зачем было убивать во мне отца? Я не умер. Твой папа чуть не каждый день приходил к твоему дому, заглядывая в окна...

Годы терзаний... Не пожелать никому...

Я подходил к дому где ты живешь много раз, на протяжении долгих лет. Заглядывал опять и опять в окна. Часами сидел под подъездом. Ждал когда ты появишься. Но этого не происходило.

Еще у тебя есть брат. Он ещё очень маленький. Примерно такой каким видел тебя последний раз тогда. Тем летом. Твоим первым летом. Хорошо бы вам встретиться.

Скоро мы встретимся. Что скажу я тебе? Главное. Что скажешь мне ты?

У тебя, сынок скоро день рождения. Я обязательно приду. Меня ты не ждешь.

До встречи. Твой папа.

Здравствуй, сын!

Несколько лет назад писал тебе письмо, оставив его в интернете на своей странице. Я по прежнему думаю о тебе и не отказываюсь от тебя. Хочу чтобы ты знал, что у тебя есть два младших брата и сестрёнка. Они очень забавные. Видео и фотографии с ними можешь просмотреть на моих страницах в социальных сетях. Я писал тебе, но после моих писем был внесен в черные списки...

Надеюсь, что повзрослев ты поймёшь многое и пожелаешь увидеть меня в ином свете, познакомишься с братьями и сестрой...

Всегда твой отец

Послесловие.

19 мая 2009 года в районном суде было отказано в иске о лишении родительских прав. Суд обязал меня выплачивать алименты (что и делаю, перечисляя деньги на сберегательную книжку) и участвовать в воспитании ребенка, обязав мать не препятствовать этому. Но вторую часть обязательства я исполнить не могу, так как по прежнему не пускает к сыну мама. Приходил в то время, как и было назначено судом, а по адресу проживания ребенка никого нет...

Опять и опять ходил на встречу с ребенком. Даже и не сомневался, что никого не будет дома. Просто игнорируют. Пока ходил там, около дома, все думал. Вспоминал. Как готовился в боевое подразделение спецназа, тренируясь на износ. Бегал кроссы до дома где живет Артем. Немного передохнув, заглядывая в окна бежал обратно. С мыслями о том, как приду туда не простым человеком, а участником секретных операций и все прочее. Возможно герою. Что такому не откажут в общении с сыном. Или сообщат о смерти при исполнении особо опасного задания... Как в той песни, которую я слушал отжимаясь 500 раз и делая упражнения для мышц живота после двадцати километрового кросса... Но кому все это расскажи - покрутят у виска и скажут, что дурак... Наивно и глупо... И наверное будут правы...

Может потому и не прошел поступать в Вымпел. Не то что подсознательно, с сознанием смерти (геройской) хотел. Как это было у древних скандинавских викингов - с оружием в руках, ведомый Валькирией прямо в Вальгаллу или у славянских воинов - в Ирий... Романтика... Но оказалось, что для определенной части людей это даже смешно... А что если и мой сын воспитывается среди тех кто высмеивает патриотизм... Со слов его матери так оно и есть... К сожалению...

Много мыслей было... Так и ушел домой ни с чем. Опять отчет в Орган опеки и попечительства письмом...

Сынок! Услышь меня! Прочти это письмо и откликнись...

Проходят годы... Тебе скоро четырнадцать лет. У тебя уже есть не только маленький брат, но и маленькая сестренка. Мальчик смышленый и озорной, за ним бегает белокурая девочка с синими глазами и большими ресницами...

Вам бы встретиться...

Ты очень много времени проводишь сидя дома. Может быть мы вместе куда-то съездили, провели время? Твои брат и сестра с восхищением смотрели бы тебя, слушали и гордились...

Ответь хоть одной строчкой...

Http://vk.com/id136130372

Рецензии

Грустно до слез, Сережа... И обидно... Так много женщин, умоляющих бывших мужей вспомнить о детях. Недавно была на дне рождении сына одной приятельницы. Она в разводе, муж ушел к другой. И уже два года не приходит к сыну, не помогает материально, никак. А ребенок страдает, все время ждет и это заметно. Она отправила ему смс: Поздравь сына с днем рождения. А он ей в ответ: Пошла ты вместе с ним... Оставь его себе, мне этих детей достаточно. Она плакала, а я вместе с ней. А вот теперь плачу прочитав Ваше письмо. И так бывает.... С уважением Эльмира

Эх... Рад бы общаться с сыном. Но его вырастили в ненависти ко мне. Это началось при мне... и поделать ничего не могу... хотя уже пятнадцать лет... Некоторые здесь пишут мне советы нелепые и учат жизни. Я когда-то слушал подобное и делал столько глупостей... А людям, что? Они советуют и не чувствуют ответственности за советы, никчёмные и несуразные. Мне пытаются объяснить насколько я обижен на всех, что надо только попросить прощения... Но здесь это не помогает и не поможет.

Разные люди есть на свете. Все не одинаковы. Если говорят,что все на одно лицо, у всех один характер и все делают одно и то же, то это глупость... Слушать это нет желания...

Рад что зашли ко мне. Но здесь грустная страничка. На днях начну публиковать перлы моей дочери...

Сколько раз мы даже не задумывались, что мама вкладывает в слова «я люблю тебя». А ведь у этой фразы столько значений!

Эта мама решила написать трогательное письмо двум своим сыновьям, в котором объясняет, что именно имеет в виду, говоря, что любит их.

«С детства я помню все случаи, когда моя мама говорила мне «я люблю тебя». Она говорила это каждый раз перед тем, как повесить телефонную трубку. Она говорила это, когда я уходила в школу. Она говорила это всякий раз, когда подвозила меня к дому моих друзей, как только я выходила из ее машины.

Тогда я стеснялась и немного раздражалась, потому что не знала, что она говорила на самом деле. Но теперь, когда я сама стала мамой, я знаю, что она не просто так снова и снова повторяла эти три слова.

Дорогой сынок, мне нужно сказать, что я люблю тебя

И я хочу, чтобы ты знал, какими сложными, замысловатыми и многозначными являются эти три слова, когда ты слышишь их от меня. Я говорю их тебе на протяжении всей твоей жизни, но я часто сомневаюсь, знаешь ли ты, что именно они означают.

Ты, мое дитя, должен воспринимать мою любовь как данность. Ты должен знать, что я люблю тебя, так же хорошо, как знаешь свое имя. Моя любовь была первой любовью в твоей жизни, и она продлиться до последнего, даже когда меня уже не будет. Но на случай, если тебе когда-нибудь станет интересно, я хочу сказать тебе, что именно фраза «я люблю тебя» означает для меня.

Когда я говорю, что люблю тебя, это больше, чем природное чувство, которое мать испытывает к своему ребенку.

Это означает, что я постоянно думаю о тебе. Невозможно сосчитать, сколько раз в день я думаю о тебе. Когда я думаю о тебе, я просто надеюсь, что ты наилучшим образом проживаешь поточный момент. Когда ты в школе, я надеюсь, что ты доволен, что ты терпелив, что ты учишься, преодолеваешь трудности или развлекаешься.

Когда ты дома, я надеюсь, что наш дом умиротворяющий, мирный и комфортный для тебя. Когда ты гуляешь с друзьями, я надеюсь, что ты удовлетворен и счастлив. Моя любовь – нечто значительно большее, чем обожание. Моя любовь – больше, чем гордость за то, кем ты есть и кем ты станешь. Моя любовь – это непоколебимая надежда, которая никогда не иссякнет.

«Я люблю тебя» также означает, что ты и есть тот человек, ради которого я брошу все.

Когда ты будешь нуждаться во мне, даже если я не смогу (физически) постоянно быть рядом, сердцем я всегда с тобой. Я держу тебя за руку. Я поддерживаю тебя. Я прижимаю тебя к себе. Я веду тебя вперед. Я рядом, что бы тебе ни понадобилось. Не важно, где ты, я с тобой. Несмотря ни на что, ты всегда можешь положиться на меня. Так что, когда, выходя за дверь, ты слышишь, как я говорю «пока, я люблю тебя», помни, вот что означают эти слова.

Поскольку я твоя мама, моя любовь – это часть твоего фундамента.

Она помогла тебе вырасти в того, кем ты сейчас являешься. Но я знаю, что этого недостаточно. Я надеюсь, что, хоть ты и скромный и вежливый, ты знаешь, насколько ты бесценный. Я надеюсь, что моя любовь помогла твоему сердцу стать сильным, хоть и ранимым и открытым. Я надеюсь, все твои замыслы смелые, но осторожные. Я надеюсь, что у тебя щедрое, но разборчивое сердце. Ты должен верить, что твое существование делает этот мир немножечко лучше. Когда я говорю, что люблю тебя, я также напоминаю, что ты должен верить в себя и любить себя таким, какой ты есть.

Когда я делаю для тебя что-то приятное, я делаю это не для того, чтобы услышать «спасибо» или увидеть твою признательность. Это еще один способ сказать, что я люблю тебя.

Когда я готовлю тебе завтрак до того, как ты просыпаешься, это потому, что я хочу сделать твое утро немного проще. Бережно приготовленные к твоему дню рождения торты – это мой способ сказать: «Я люблю тебя так сильно, что мое время, силы и творческий потенциал сегодня только для тебя».

Каждый стежок на костюме для Хеллоуина проходил от моего сердца к твоему, чтобы ты мог быть кем пожелаешь. Когда ты удивляешься, зачем я наутюжила твою рубашку, если ты меня об этом даже не просил, почему я два вечера подряд готовила твою любимую еду, или зачем я сделала все, чтобы ты нашел свои перчатки и шапку в холодный зимний день, это только потому, что я хочу подарить тебе хоть немного комфорта и радости. Даже если ты едва замечаешь это.

Моя любовь к тебе не устранит твои ошибки.

Она не сможет всегда страховать тебя от падения. Она не убережет тебя от разбитого сердца или неудачи.

Моя любовь к тебе – причина, почему я всегда хочу для тебя самого лучшего. Но поскольку самое лучшее не всегда означает самое простое, можешь быть уверен, что я всегда смогу подбодрить, вдохновить или утешить тебя.

Не важно, как далеко ты будешь, и в каком возрасте будем мы оба. Не имеет значения, сколько лет пройдет, и сколько собственных детей у тебя когда-то будет. Ты навсегда останешься огнем в моем сердце, самой большой радостью моих воспоминаний, и причиной, почему я порой не могу уснуть и волнуюсь. Я буду любить тебя в твои самые счастливые дни, я буду любить тебя в твои худшие моменты, я буду любить тебя, даже если ты разобьешь мое сердце. Эта моя любовь будет приобретать тысячи разнообразных форм, но она никогда не изменится.

Когда ты повзрослеешь, ты можешь забыть некоторые маленькие вещи, которые я делаю. Но я надеюсь, ты никогда не забудешь, как много значит, когда я говорю, что люблю тебя».

Фото из интернета

Мать Тереза

«Дорогой сынок!

Твоя мама».

Регистрационный номер 0196478 выдан для произведения:

Фото из интернета

«Бог посылает нам испытания,
чтобы мы, преодалевая их, укрепились, а не отчаивались!»
Мать Тереза

«Дорогой сынок!

Ты не волнуйся за меня, у меня все хорошо, ты себя береги!
Неделю назад была на могилке твоего отца, там все так бурьяном заросло. Я половину прополола, а больше не смогла – радикулит схватил. В хате холодно, дует из всех щелей, вот меня и просквозило хорошенько.
Скоро наступят холода. Уже ранним утром, земля покрывается промозглым инеем. Чувствуется приближение зимней стужи, но я холода не боюсь. А тебе сынок, я связала теплые носочки. Согревай обязательно ноги.
Сынок, денег мне хватает. Пенсия хоть и маленькая, но я выкручиваюсь. Вчера сдала бутылки, и мне хватило на буханку хлеба. Так что с голоду не помру.
Как же стремительно летит время, сынок. Я стала уже совсем стара, а ты так быстро позвраслел. Но для меня ты всегда останешься озорным, голубоглазым мальчишкой. Я так часто вспоминаю тебя маленьким: как ты пошел в первый класс, тогда ты так гордо стоял на школьной линейке в белоснежной рубашке, а в своих ручонках крепко сжимал свежий букет ромашек.
А помнишь…, как ты однажды пришел домой со сбитыми коленками, а на твоей груди мурлыкал пушистый котенок. Ты его крепко обнимал и все время повторял: «Мама, можно Мурзик будет жить с нами? Я его спас!».
Я представляю сынок, как тебе больно, и от этого мне еще больнее. Все соседи думали, что вы с Оксаночкой поженитесь. И вы бы обязательно поженились, если …
Помнишь, как ты мчался к ней на свидание, забывая обо всем на свете? Ты был тогда таким счастливым. Как радостно матери видеть своего ребенка счастливым! Я вспоминаю и смеюсь, когда дед Яша гонялся за тобой с лопатой, когда ты все цветы на клумбе сорвал.
Сынок, ты главное держись! Я представляю, как тебе тяжело… Тяжело потерять любимую женщину и считаться виновным в ее смерти. Ты любил ее, я знаю, и не мог причинить ей боль.
Я никак не могу смириться, никак не могу поверить! Но я искренно верю в твою невиновность. Ты не убийца! Мой сын не может быть убийцей. Моя кровинушка! Я вкладывала в тебя всю свою душу. Если бы понадобилось, я отдала за тебя свою жизнь, и ни секунду бы не сомневалась! Настолько сильна моя материнская любовь.
Сынок мне так тебя не хватает. Хоть далеко от тебя, но я чувствую всегда твое тепло и заботу. Пусть даже на таком расстоянии. Каждый день я становлюсь на колени перед иконой Божьей матери и прошу смиловаться над тобой. Прошу для тебя силы и терпения. Прошу простить все твои грехи. Ведь все мы грешные. Все мы совершаем ошибки, учимся на них. И никогда мы не научимся на чужих ошибках, пока не испытаем горе на самих себе. Так нас испытывает жизнь, постоянно нас истязая.
Я верю в твою невиновность, верю в тебя. Материнское сердце не обманешь…
Дорогой мой сыночек, я уже не плачу. Слезы высохли в моих глазах. Но я не сдаюсь! Я буду ждать тебя сынок. Я уверенна, что тебя оправдают, и ты выйдешь раньше положенного срока. А если не дождусь…, ты не осуждай меня. У каждого свой путь, своя дорога, которая заканчивается по воле госпожи судьбы. Я крепко тебя обнимаю сынок. И очень жду нашей мимолетной встречи в колонии.
Твоя мама».